Сколько она его помнила, он всегда был таким. В Тулузе, блестящий аристократ, победитель в любовных интригах, с гитарой в руках, в маске, скрывающей блеск глаз, он возглавлял целую вереницу мужчин и женщин, которые далеко не все были героями романов и принцессами с чистыми помыслами, но которые сочетались с понятиями любовной песни, куртуазной философии, изысканных вин и внезапных чувств, вспыхнувших во время какого-нибудь бала.

И вот она завоевала самого достойного — Жоффрея Пейрака.

Она могла сказать себе: «Еще немного, и я останусь с ним наедине». Она не уставала смотреть на него, пока он внимательно следил за ходом беседы, наблюдая за выражениями лиц, и улыбками, однако не придавая этому всему особого значения.

В его позе было что-то королевское.

Но он был сильнее и свободнее любого короля.

«Как я его люблю. Бог мой, Господи, сделай так, чтобы он любил меня всегда! Без него я умру! Я слишком много выпила. Виноград так коварен! Интересно, видно ли, что я пьяна? Все так же смеются, даже Ломенье. Будь благословен виноград. Самое главное — это жить. А мы живем. Я скажу завтра бедному графу об этом, и к нему вернется мужество. Иезуит мертв. Ему не была известна радость пира с добрыми друзьями. Он жил во мраке. Вот почему он погиб, Господь да простит меня, мне следовало бы уважать страдание».

Компания расходилась среди густого тумана. Анжелика, прощаясь до утра со всеми, стоя с нерешительным видом возле своего господина и хозяина, прочла или ей показалось, что она прочла в глазах Ломенье-Шамбора мысль, которая как копье пронзала его мозг: «Сегодня ночью они будут любить друг друга…»

Выражение его лица снова изменилось. Черты заострились. В той же ситуации сама богиня зла, застав их у своего изголовья, таких близких и таких неразлучных любовников, издала бы ужасный крик отчаяния и ревности, крик существа навеки проклятого…

Стоянка в Тадуссаке заканчивалась. Гости должны были отправиться вверх по реке. Через два или четыре месяца зима заключит реку и корабли на ней в оковы льда. Анжелика еще немного поговорила с шевалье де Ломенье-Шамбор. Считая его еще не оправившимся от потрясения, она старалась не огорчать его. Ей хотелось бы встряхнуть его, как будят спящего, страдающего от того, что он видел во сне.

Она старалась удовлетвориться несколькими словами, которые вырвались у него: «Факты подтверждаются… Я не ошибся…»

Но эту работу приходилось начинать заново каждый день.

Несколько раз он бережно извлекал из жилетного кармана письмо, написанное на хрупкой березовой коре, чтобы прочесть ей отрывки из последнего послания, полученного от иезуита уже довольно долгое время спустя его отъезда из Квебека, после от него уже не было известий.

Странная вещь: в последнем письме к другу детства иезуит безпрестанно возвращался к тому, какую опасность представляет дама с Серебрянного Озера. Можно сказать, что он был полон подозрений и страхов:

— «…В ней, мой друг, следует опасаться всего! Эта женщина наделена властью, это — женщина-политик!..»

— Боже! Ну и глупость!

Но Ломенье продолжал читать тихим голосом, продолжал перечислять нелепые обвинения, хотя в каждом под видом кротости и мягкости скрывалась капля желчи.

— «…Власть над умами, достигшая наивысшего предела и которой, как я вижу вы склонны поддаваться, как бы тяжела не была ваша жизнь, эта власть идет на пользу женщинам только тогда, когда она удваивается за счет ума и правильных намерений. Порой женщина достигает власти не только над умами, но и над душами мужчин, и это самое опасное, ибо следуя греховным путем, противоположным религиозной добродетели, они пренебрегают священным законом Самого Господа Бога ради греха, который ведет к гибели. Но оставим это…»

— Тем лучше! — вмешалась Анжелика, которая слушала с мрачным видом.

— «Поговорим о власти политической, которая скрывается под грациозной внешностью, словно бы невинной. Из-за нее мужчины, которые управляют судьбами целых народов, опутаны невидимыми арканами. И им уже не вырваться из-под власти женщины. К тому же, я не знаю примера, когда хоть одна из них наделялась бы большими полномочиями».

— Как сказать… Англия не может пожаловаться на свою великую королеву Елизавету Первую.

— «Но некоторые получают эти полномочия неправедным путем. Я слышал, что наш король, далекий от того, чтобы доверяться женщинам, помня о временах, когда именно они настроили вельмож королевства против него, когда он был маленьким, не выносит, когда какая-нибудь женщина, будь то королева или фаворитка, произносит хоть одно слово по поводу государственных дел. Однако мне доподлинно известно, что мадам де Пейрак является исключением из правил: во время пребывания в Версале она неоднократно давала королю советы по вопросам дипломатии и отношений с иностранными монархами…»

Граф де Ломенье поднял голову и взглянул на Анжелику. В его глазах стояло удивление и ожидание отпора.

Но она только вздохнула.

— Он знал обо всем, ваш иезуит, — сказала она после некоторого молчания. — Обо всем… даже об этом.

— Да, он знал все, — повторил Ломенье складывая листки с задумчивым видом. — Не наталкивает ли вас его дар предвидения на мысль, что мы имели дело со святым, пророчествами которого мы пренебрегли?

— Да кто сказал вам о его предвидении? — возразила она, пожимая плечами, — у него повсюду были шпионы…

Они могли бы спорить два дня и две ночи, не достигнув результата, к которому стремилась Анжелика: возродить в сердце шевалье де Ломенье покой.

Их разговоры были подобны замкнутому кругу. Но она считала однако, что они не так уж бесполезны. По ее мнению споры с Ломенье позволили ей лучше узнать и приблизить этот персонаж, который даже после смерти продолжал влиять на их судьбы. Она сделала выводы, и они помогали ей сохранить ясность мыслей, ибо даже в новом мифе, сложенном о нем, она находила больше слабых мест, нежели сильных. Этот человек, каким его знала Анжелика, был подобен пленнику зловещих сил, так рога оленя, предмет его гордости, зачастую служат причиной его гибели, так как застревают в кустарнике и не дают животному выбраться.

Дело усложнилось тем, что он принадлежал к Ордену Иезуитов, к ордену, могущество которого возрастало все больше. Состоящий из лучших людей всех наций, он образовывал партию умнейших философов и политиков. С другой стороны, согласно их яростной приверженности законам, строгим запретам и аскетизму их называли армией Господа, римской армией, то есть воинством папы. Любой приказ церкви, появившийся в любом веке, был результатом деятельности этой «партии», которая изменяла не только мысль эпохи, но, если так можно выразиться, ее идеологическую окраску. В то время, когда родилась Анжелика, орден Иезуитов занимал главенствующее положение.

В недрах этого ордена сталкивались новейшее развитие и вечные понятия.

Но если говорить о Себастьяне д'Оржеваль, каким его знала Анжелика, ей было трудно решить, был ли он настоящим иезуитом, как и брат Раймон. Они были очень сильны и хитры, но не настолько лицемерны и невыносимы.